Он покинул Азербайджан, чтобы ощутимо повлиять на петербургский андеграунд, жить в лагерях для беженцев, ночевать в парижских мастерских, выставляться в Мюнхене, Гамбурге, Берлине, Ницце, Париже – и раз за разом проживать в искусстве свою собственную судьбу. В Ленинграде он сотрудничал с «новыми художниками» Тимура Новикова, куда также входил Виктор Цой, эта творческая группа делала замечательные проекты с такими знаменитыми мастерами, как Кейдж и Раушенберг. Он составляет коллажи с авангардистскими текстами, собирает из мусора инсталляции, пишет автоматическое письмо... В год своего 60-летия Баби Бадалов приехал в Баку, чтобы в Пространстве современного искусства YARAT открыть свою сольную выставку.
Вы впервые в Баку спустя столько лет...
Да, двенадцать лет... Я еще ненадолго приезжал в декабре, чтобы увидеть пространство и понять, что я могу здесь сделать.
Что Вы почувствовали?
Я был в шоке. Я учился в Баку четыре года и хорошо знал город, но теперь я Баку не узнал. Будто приехал в другой город.
Он мечтал вырваться из родного Лерика. В 15 лет уехал в Баку, потом – за границу, получил статус беженца, поселился в самом центре вавилонского столпотворения. Впоследствии говорил, что не может выразить себя ни на одном языке. А наша беседа превратилась в упоительное смешение трех языков, иногда – в пределах одного предложения.
Это Ваша первая выставка в Баку?
Я бы сказал, это вообще моя первая выставка. Я участвовал в групповых выставках много лет назад... В 2002-м или 2004-м у меня была выставка в Старом городе, она пользовалась успехом, но в ней не было никакого заявления, ничего от тех тем и проблем, которые я поднимаю теперь... Это была просто выставка. Теперь я «просто выставок» не делаю.
Как зародилась идея проекта ZARAtustra?
Я понимаю, что должен что-то привнести в свою страну – то, чему я научился во Франции, что Франция мне дала. Я не за хорошей жизнью туда поехал, не чтобы весело проводить время, я же художник – у меня есть творческая миссия.
Вы боретесь с капитализмом?
Такова концепция выставки. Баку шокировал меня в первый мой приезд. Когда приезжаешь в незнакомый город, скажем, в Джакарту, то заселяешься в отель и первое время, выходя за его пределы, боишься потеряться. Так вот, когда я приезжаю в Баку, я мало хожу пешком... не узнаю город. На всем Баилово я узнал только одно высотное здание с автобусной стоянкой, все остальное изменилось кардинально. Это все замечательно, но в то же время я замечаю, что капитализм оккупировал город: везде бренды, все здания отдают дань моде, что-то постоянно строится... Я не понимаю, зачем столько новых зданий, зачем уничтожать историю? Мне нравится модернизм, потому что время – это модерн, оно идет вперед, но культура – вещь хрупкая, а она очень важна. Культура – это наша идентичность, наш долг – беречь ее для следующих поколений. Если мы утратим свою культуру, это будет потеря для всего человечества. Для французов я всегда азербайджанец, ведь, даже бегло говоря на французском, я говорю с акцентом. Я иначе мыслю, иначе представляю себя, я иначе выгляжу, пусть даже не сильно отличаюсь, у меня иное мнение... Для них я тот человек, который обогащает французскую культуру своей, азербайджанской. Франция долгое время была центром всего, в ней можно было найти все − от импрессионизма до постмодернизма, и все хотели туда попасть, и она принимала всех, и в ней все кипело. Эта страна благодарна всем, кто обогащает ее культуру. Некоторые до сих пор не знают, что такое Азербайджан и где он находится, типа: «Абиджан? Это что, столица Кот-д-Ивуара?». Я сам уже страничка французской истории, у меня своя галерея в Париже, прямо за Центром Помпиду, я очень там любим, мои работы входят в коллекции многих фондов, музеев...
Наша сущность – это, как говорил Поль Валери, беспорядочное нагромождение случайных фактов, ощущений, позывов, бессвязных слов, отрывочных фраз – и из этого хаоса рождается поэзия Баби Бадалова.
В Париже я живу на расстоянии всего лишь одной станции метро от Монмартра, и там много сенегальцев, малийцев, алжирцев. Каждый день я вижу столько разных национальных костюмов! Их женщины никогда не одеваются иначе. Очень желтый, очень зеленый – они сохраняют свою идентичность, и мне это нравится, это прекрасно. Я понял, что должен противостоять феномену капитализма. ZARA – одно из его лиц. Я не против «Зары», я не говорю ей «нет», но ее слишком много. «Зара» стала чем-то вроде наркотика. По мне, одежда должна быть просто чистой. Может быть, некоторые женщины со мной не согласятся, но я феминист и не разделяю мужчин и женщин. В Баку слишком много капитализма. Проспект Нефтчиляр – это еще не Азербайджан. Да, у этих зданий много атрибутов азербайджанской культуры, мне нравится барочный стиль, это куда милее, чем безликий геометрический модернизм. Я не против, но эта тенденция слишком агрессивна...
Инсталляция под названием ZARAtustra – это свисающие с потолка старые простыни, фрагменты штор, отрезы ткани с нанесенными на них словами, рисунками, строчками – всего около 250 отрезов текстиля – и написанные от руки лозунги и тексты во всю длину стен галереи. Художник использовал выразительность языка и визуальных образов, чтобы создать трехмерное постмодернистское произведение, полное хитроумно расставленных нюансов и социально заряженных каламбуров.
Наша страна была оккупирована арабами в VII веке, до этого у нас было христианство, а еще раньше – зороастризм. Это наша идентичность, у нас есть архитектура, книги, Сураханы, Гыз галасы, традиция од чершенбеси. Нас обратили в мусульман, наши правители приняли ислам, и мы постепенно утратили свою первобытную историю. В ZARAtustra сошлись на контрасте «Зара» − как настоящее капитализма и Заратустра − как наше прошлое.
Если литературовед рассуждает о плотности поэтического ряда, то визуальная поэзия Баби Бадалова сродни сверхплотной точке сингулярности, предшествовавшей Большому взрыву. «Словотворчество есть взрыв языкового молчания, глухонемых пластов языка», – писал Велимир Хлебников. Творчество Баби – не совокупность приемов, а манера видения мира, манера обращения с окружающей и внутренней реальностью. Он черпает из неиссякаемых культуротворческих ресурсов языка.
Моя выставка поделена на три секции. Первая – это капитализм, торговые центры, мода. Вторую мы решили посвятить ориентализму, это также и орнаментализм: bəzək – naxış... Мы же восточная страна, в основе нашей культуры лежит орнамент, в том числе ковровый. Во Франции моя культурная идентичность узнается по моим орнаментальным рисункам. Я включил сюда имя Эдварда Саида – возможно, вы слышали о нем, это палестинец, академик, который впервые описал теорию ориентализма. Эдвард Саид описывал его – а я, художник, решил визуализировать. Когда вы видите написанное, для вас не так важна форма букв, важнее содержание, доступное для понимания, но я пишу – и одновременно рисую. Это сродни каллиграфии, но я называю это визуальным письмом. Я текстовый художник. Вы видите рисунок – и вы его читаете. Некоторые полотна двусторонние, и одна из сторон исключительно орнаментальная, потому что невозможно прочитать текст «с изнанки». Я использовал зеркальный эффект. Здесь отражена моя парижская миграция и жизнь на два языка, в кириллическом и латинском шрифте...
Он познает мир возможностей через языки, поэтому его произведения определяются им самим и немыслимы без своего творца. Paroles, paroles, paroles... Он – в каждой букве и в каждом слове, и их текучесть, временность сродни смертности человека. Вначале было слово: гераклитов Логос, индуистский Атман, также означающий «я», «сам», «самость»... Для Баби Бадалова знак творящий и знак творимый суть одно. Он восполняет немоту зримого, реализует свой трансцендентный проект, осмысляя – и тем самым присваивая – бытие. Его руками демиурга совершается переход от небытия к бытию, который, по Платону, и есть творчество: вот не было какого-то слова, какой-то рифмы – а теперь они есть. Написаны, прочитаны, существуют.
Это очень личная выставка, не так ли?
Моя работа – это диалог. Очень важно не мифологизировать искусство. Для меня искусство реально, оно открыто для всех. Я говорю о том, что и как вижу... И третью часть мы решили посвятить мистерии автоматизма, потому что на автоматическом письме построена большая часть моего творчества. На том самом автоматическом письме, который изобрели дадаисты в ХХ веке.
Языкотворчество – вот что делает Баби Бадалов. Самосозидание языка, его аутопоэзис становится зримым, почти физически ощутимым. Возможно, автоматическое письмо дадаистов было первым сознательным воплощением аутопоэзиса в искусстве. Возможно, именно его Луи Арагон называл «внутренней музыкой» поэзии, говоря, что «смысл формируется помимо вас: слова, сливаясь вместе, в итоге начинают что-то значить».
У меня была выставка в Португалии, и я создал манифест электронного дадаизма. Это отдельная тема, я был бы рад вернуться в Баку через пару-тройку лет с новой выставкой или небольшим проектом, посвященным сути автоматического письма и электронной поэзии. Как дадаисты предпочитали автоматическое письмо размышлению, я использую свой телефон. В основу моей поэзии ложатся случайно набранные слова.
Марсель Дюшан посвятил целый доклад тому, как художник вскрывает внутреннюю ценность произведения, не вдумывая деспотически свой окончательный идейный замысел, а ласково и бережно ведя творческий процесс к неожиданному воплощению. Следующий шаг – дешифровка послания зрителем. Для постмодернизма важен не только творческий процесс, но и то, где произведение живет, ведь зрительское восприятие – часть процесса сотворения. Многоликое современное искусство не хочет быть названным по имени, ограниченным в терминах – каждый из нас видит в нем что-то свое, к каждому оно поворачивается особенной стороной. И этот бесконечный таинственный процесс делает произведение искусства бессмертным.
Эта стена, названная Intervention, задумана специально для Азербайджана. Если вы хотите вести диалог со всем миром, вы используете английский, но эта стена – для азербайджанцев, здесь использованы слова, которых экспат не поймет. Эта часть моего сердца – для Баку, во Франции я не смог бы этого сделать. Мой отец азербайджанец, мама талышка, но азербайджанский – мой родной, первый язык. Мне нравится его звучание. Любовь к языку приносит поэтическое вдохновение. Biri var idi, biri yox idi – ikisi var idi, ikisi yox idi... milli naxış – milli baxış... это все концептуальное. Qarabağ – игра слов, «смотри на снег». Ağa bax... Игра слов вскрывает потенциал нашего языка, его мелодию, ритмику, красоту, модуляции ритма. Я очень счастлив, что этот проект здесь осуществился, это документация моей жизни.
Творческий процесс делает Вас счастливым?
Очень! Я очень аскетичен и люблю бывать один, но в искусстве я большой активист. Искусство для меня – это сила, оно может приносить счастье и покой. Я творю, только когда счастлив.
Вы между делом ответили на мой следующий вопрос. Мы видели на примере русской культурной эмиграции XX века, что многие эмигранты берегли основные черты той своей культуры, которую знали. Время для них останавливалось. Я собиралась спросить, что из культуры Азербайджана запечатлели и увезли в своем сердце Вы. А потом Вы заговорили о Карабахе, и мне показалось, я услышала ответ: Вы взяли с собой в путешествие музыку азербайджанской поэзии, потому что наша культура очень музыкальна...
Да, это так.
Расскажите о своих татуировках. Сколько времени ушло, чтобы набить их все?
Два года. Здесь янычары, я отнял у них сабли и заменил их цветами: нет – войне! Зороастрийские буквы, портрет моей матери, Урарту, суфии, Руми, Достоевский... Моя голова – как историческая книга. Я художник до мозга костей, я люблю искусство. У меня не бывает денег, а когда бывают – я не знаю, что с ними делать.
Вы чувствуете себя свободным?
Во Франции – очень! Здесь – нет.
В одном интервью Вы сказали: чем больше порядка и закона, тем меньше свободы. Что для Вас важнее?
Свобода для меня очень важна. Физическая свобода особенно. Я сталкивался с шантажом, мне угрожали, если я приеду в Баку. Спасибо YARAT за мою безопасность. Но я тот, кто я есть. Я настоящий и не стараюсь специально кому-то понравиться.
Интервью: Сона Насибова
Фото: Пярвиз Гасымзаде
