В начале мая в Париже прошло грандиозное открытие «Монументы». В рамках этой ежегодной выставки ведущих художников мира приглашают заполнить главный зал знаменитого Grand Palais в Париже инсталляцией на свободную тему. Задание одновременно безмерно престижное и невероятно сложное. В этом году под кураторством Жана-Юбера Мартена проект был представлен выдающейся художественной чете – Илье и Эмилии Кабаковым, которые соорудили так называемый Странный Город (L'etrange cite). Гости могли прогуляться между его аскетично белыми сооружениями, каждое из которых предлагало новую инсталляцию на излюбленные Кабаковыми темы утопии, самоусовершенствования, духовности и искусства; и, наконец, – найти себя посередине просторной площади, над которой почти в воздухе завис огромный металлический купол, медленно переливающейся гаммой цветов, завершая одним своим наличием ощущение принадлежности каждого посетителя к новому, неизведанному миру. И все это под знаменитыми стеклянными куполами самого Grand Palais, которые неизменно возвращали посетителей обратно в Париж, и стало быть на землю - этакий концептуальный поворот в стиле Кабаковых. Я встретилась с Эмилией через день после открытия, чтобы поговорить с ней об этой монументальной выставке и о многом другом.
Эмилия, давайте для начала поговорим о самом событии, ради которого мы собрались в Париже. «Монумента» – одно из самых знаменитых и значимых событий в мировой культуре, и участие в нем большое дело. Хотелось бы узнать, каково для художника достичь такой планки и, кроме того, каково работать с таким огромным пространством? Один его масштаб приводит в замешательство – как его можно заполнить одной инсталляцией!
Этот проект нам предложили сделать очень давно, еще когда Франсуа Митерран был министром. И мы, конечно же, сразу согласились. В то время на «Монументе» участвовал только один художник, и это был Кристиан Болтански. Уже тогда было ясно, насколько это престижно. До этого мы участвовали только на групповых выставках в Grand Palais так же под кураторством Жана-Убера. Это очень сложное пространство не только из-за своего размера и сильного дневного света, но так же из-за его непростой истории. Это было место не только традиционных парижских художественных салонов, но еще и площадкой для проведения знаменитой World Fair в начале прошлого века (Expositions Interntaionale Des Arts Decoratifs et Industriels Modernes, 1925), на которой русские впервые представили свои авангардные сооружения и знаменитые башни. Эта история накладывает на художника огромную ответственность.
Все предыдущие проекты «Монументы» либо опускались в формализм, уходя в пол пространства, либо же, как это сделал Аниш Капур, полностью закрывали его, и сам Palais уже невозможно было различить. Нам было интересно сохранить существующее пространство, которое нельзя устранить, так как оно культурное, историческое и очень важное архитектурно, и создать внутри него абсолютно новую, чужую атмосферу. В которой каждый находил бы что-то свое. Кто-то из посетителей заявил, что ощущает себя в Италии, кто-то другой – в Мекке!
Мне тоже это больше напомнило арабскую пустыню…
Вот именно! Состояние медитации, попадание в пустоту, белое пространство, ярко залитое солнцем, - это мы и хотели создать. Но когда ты попадаешь внутрь, то ощущаешь европейскую историю - историю фантазии, историю религиозного дискурса, историю надежды, спасения и вмешательства в твою жизнь. Скрытые внутри утопии - это Европа. Снаружи – это Восток: спокойствие, медитация, протяженность веков, где люди понимают тягучесть жизни и ненужность спешки. А внутри невероятное кипение и суета, тем не менее, тоже медитативная. Получается наложение слоев медитативности, этакое перемещение между разными состояниями.
Мне это напомнило Шаржу. В особенности старую архитектуру вокруг музейного комплекса Sharjah Foundation, где проходит биеннале, хотя в тех местах даже представить сложно, что в помещениях за углом проходит событие международной важности.
Мы попали в Шаржу еще до биеннале. Улицы города, мечети с минаретами, возможность потеряться в белых пустынных закоулках нас очень поразили. Там думается о вечности. Заходишь внутрь, – а там Вархол и Лихтенштейн, там Кабаков! И больше ничего.
Интересно, как ваша инсталляция меняется с погодой? Если в солнечное время это пустыня, то в нынешнюю туманную погоду навевается постапокалиптическое настроение...
Интересно то, что не все чувствуют это. Некоторые считают, что мы не справились с задачей, поскольку не перекрыли сам Grand Palais. Но ведь это и не было нашей целью - мы не хотели бороться с ним, мы хотели войти с ним в игру.
Невозможно воспринимать эту выставку вне Grand Palais. Именно создание диалога с существующим пространством и его контекстом является основной задачей так называемых site-specific инсталляций, которые вошли в историю искусства 70-х. И именно Илья был одним из первоначинателей этого нового веяния в то время, обосновав «тотальную инсталляцию», новый Gesamkunstwerk.
Люди замечают нюансы в зависимости от своего культурного багажа. Да, возможно, некая церковность и прослеживается в наших инсталляциях, но ведь это больше Ротко, чем храм. Не потому что мы амбициозны и пытаемся сравнить себя с Ротко, а потому что это история культуры, и она движется вперед.
Меня поразили две последние комнаты – капеллы, в которых были представлены огромные полотна. То есть все свелось обратно к картине, к истории искусства. Хотелось бы спросить о чисто техническом аспекте этих работ. Насколько я знаю, Илья их пишет без помощников?
Да, все картины он пишет сам. Данные работы состоят из четырех и шести панелей. Мы построили макет капеллы у себя в студии. Наш ассистент вешает холст на стену, строятся леса, на которых Илья работает, рисуя то наверху, то внизу. Но больше он не будет рисовать на высоте... После того, как он несколько раз чуть не падал с эти лестниц, я все убрала и заявила, что больших картин больше не будет. Жить надо, а не падать с лестниц! Три на два метра – это максимум.
И это немало!
Люди часто забывают, что Илья не перестал писать картины и продолжал работать с живописью параллельно с инсталляциями. Они в основном находятся в музеях и часто составляют часть большого проекта или инсталляции. Частным коллекционерам сложнее построить нечто подобное дома. Конечно, многие просят отдельные картины, и тогда приходится уговаривать Илью. Он очень плохо относится к разборке инсталляций на отдельные компоненты - свои проекты он воспринимает как одно целое. Особенно он не любит продавать рисунки, в них он видит свое наследие и богатство.
Мы по советской старинке часто ассоциируем продажу работ частному лицу как потерю, хотя в действительности нередко именно через коллекционеров работы попадают в музей.
К слову о Советском Союзе, хотелось бы узнать насколько перемены за последние 20 лет повлияли на ваше творчество. Ведь вы часто обращаетесь к советским реалиям и советскому менталитету в ваших работах. Насколько Советский Союз все еще имеет место быть в вашем сознании и воображении?
На самом деле сейчас, как и тогда, это было больше о системе репрессии в целом, чем о Советском Союзе в частности, о системе ограничения мышления, пространства и движения. О человеческих страхах, о желании исчезнуть. Это довольно универсальная тема, и именно поэтому Илью так хорошо приняли на Западе, - потому что его работы были об универсальном страдании, а не потому что он говорил плохо о Советском Союзе. Его персонажей часто ассоциируют с персонажами Гоголя и Достоевского. Но если персонажи Гоголя пытались улучшить свою жизнь, то персонажи Ильи пытаются либо улучшить систему и мир, в котором мы живем, либо полностью сбежать из него в параллельное пространство. Это всегда исчезновение - будь то в картину, в небо или в космос. Для него этот мир неприемлем изначально.
Илья построил свою жизнь так, что он все время бежал в искусство: в детстве он бежал в музей, дальше это была его мастерская, в которой происходило тройное бегство. В ней он забывал обо всем, в этой мастерской у него не было ничего. Когда я приходила к нему, он предлагал мне соль.
Сейчас в пору консьюмеризма и изобилия люди стали самоидентифицироваться с собственностью – вещами извне. Тогда как советский человек самоидентифицировался со своим внутренним миром. Сразу приходят на ум ваши работы с текстом о том, как изменить самого себя, особенно моя любимая работа с крыльями ангела «Как встретить Ангела?».
Думаю, завершить нашу беседу вопросом о любви. Ведь в вашей паре Вы часто выступаете в роли ангела-хранителя и являетесь неотъемлемой частью вашего дуэта. Как у Вас получается строить свои личные и рабочие отношения?
Невероятно важно находиться на одном интеллектуальном и эмоциональном уровне. Такой человек, как Илья, который фанатично относится к своей работе, не может жить с женщиной, если она не вовлечена в его творчество. Для него она просто не существует. Для нас невероятно важно разговаривать со своим партнером - ни у него, ни у меня никогда раньше этого не было. Я встречала видных и занятых мужчин, но ни один из них не был мне близок духовно. Я музыкант, я люблю искусство, и это то, что мне интересно - я не могу говорить о бизнесе. И точно так же Илья. Когда жена говорит ему о том, что надо купить колбасу или, что сломалась машина, то он просто весь вянет, как цветок. Поэтому с этими вопросами я как-то разбираюсь сама, не потому что мне это нравится, а потому что один из нас должен был взять на себя эти обязанности.
Получается, Вы, как настоящая женщина, многим жертвуете ради ваших отношений и многое получаете взамен.
Я получила фантазийную жизнь, - ведь мы на самом деле живем в мире фантазии. Мы живем в мире высокой культуры, и это невероятно интересная жизнь. А главное – это то, что она общая, она общая 24 часа 365 дней в году. Поэтому нам обоим так повезло. Видимо наш ангел нам помог…
Интервью Суад Гараева Фото Didier Plowy
Материал опубликован в восьмом номере
